Сека Гадиев- Арагвинский князь.

Прошла неделя. Княжеские отряды подошли к Кудской крепости,
там к ним присоединилось Кудское войско и через день они двинулись
в сторону Тырсыгома. Тамошние воины тоже присоединились к отряду
князя. Тот не стал долго тянуть и двинул войска на Хиу. Хиуцы уже
знали об этом и готовились к битве.
На другой день оба войска стали лицом к лицу на поле под
Самтеро. С обеих сторон поскакали всадники, начались переговоры.
Князь требовал от хиуцев, чтобы они покорились и стали его
данниками. Хиуцы не соглашались и были готовы отстаивать свою
свободу. Им было хорошо известно, что, покорившись, они будут
навек обречены гнуться под княжеским ярмом: смерть казалась им
лучше такой жизни.
Солнце уже садилось, озаряя горы последними кровавыми лучами,
когда стало ясно, что переговоры ни к чему не приведут. Войска
двинулись друг на друга.
В наступающих сумерках с обеих сторон засверкали языки
пламени, неся противникам смерть. По ущельям над Тереком гремело
эхо выстрелов, земля и небо дрожали от топота копыт и криков
раненых. Хиуцы все до единого вышли на поле битвы: мужчины
сражались, женщины носили им еду, воду, порох.
Точно не известно, сколько. дней длилось сражение, но хиуцы
были разбиты. Их послы сдали князю ключи от крепостей и склонились
перед ним.
Князь с войсками пробыл в Хиу до осени. Из самых сильных
хиуских родов он набрал людей, сделал их сборщиками налогов и
установил свои жестокие законы. Тех, кто еще сопротивлялся ему, он
приказал казнить или бросить в подземелье Косетского замка. Он
отобрал у народа все оружие, какое только смог найти, и поздней
осенью отправился домой.
Настали черные времена. Обманом и хитростью князь постепенно и
людей. Куда сделал своими данниками. Башня, говорят, рушится от
тяжести своих собственных камней. Самые сильные фамилии Куда,
получив от князя привилегии, стали на его сторону. Благодаря им,
князь сумел подчинить себе и всех остальных. Свобода,
справедливость, любовь — все оказалось в железной клетке. В те
времена даже камни стали, бояться князей, кто же из людей мог
поднять голову? Так тянулись годы и небо было сокрыто от людей
черными тучами.

Арагвинский князь не знал жалости и зверствовал все больше и
больше. Без его разрешения мужчина не мог жениться, а девушка —
выйти замуж. Если где-нибудь бывала свадьба, князь мог
потребовать, чтобы невесту в первую ночь привели к нему... Он все
больше терял человеческое лицо, погряз в насилии и стал хуже
зверя. Но во всем этом была не только его вина — вокруг него было
немало негодяев, которые сбивали народ с толку, натравливали людей
друг на друга. Человеческие законы были растоптаны и люди
перестали понимать людей.
Одни, пользуясь поддержкой князя, плясали на головах бедняков,
кормясь их трудом, а те, другие,, не могли шевельнуться под тяжким
гнетом, работали от зари до зари и голодали.
В те самые времена в небольшом горном селении Ганис, на берегу
Арагви, жили бездетные супруги — Берд и Кызмыда. Люди очень их
любили за доброту и гостеприимство, жалели их и, часто молились
богу, чтобы он дал им потомство. Видно, молитвы подействовали и
Кызмыда забеременела. Весть об этом передавалась из уст в уста, но
многие не верили в такую возможность, ведь Кызмыда никогда не
имела детей и годы ее прошли как будто.
Наступил срок и в пятницу, перед пасхой, Кызмыда родила
мальчика. Люди от души поздравляли Берда, они радовались, что небо
сжалилось над теми, кого они так любили, и благодарили бога за
это.
Но кто из бедных землепашцев мог быть счастлив в те времена? И
сами они, и дети их, и скот — все было собственностью князей и те
делали с ними, что хотели.
Той же весной, когда у Кызмыда родился мальчик, борзая сука
князя принесла ей щенков. Сука тут же издохла, из щенков выжил
только один и его выкармливали коровьим молоком. Однажды князь
охотился возле Ганиса. Кызмыда сидела у ворот с ребенком на руках.
Князь проезжал мимо и его взгляд остановился на ней — высокая,
белокожая, полная женщина в летах и ребенок, похожий на нее,
пухлый, словно сдобная булка. Он смотрел на мать и улыбался, как
солнышко.

Князь со свитой остановился у ворот дома, вызвал Берда и
сказал ему:
— Слушай! Я пришлю тебе своего борзого щенка, пусть твоя жена
кормит его грудью и не вздумает оставлять голодным. Я вижу, у нее
достаточно молока и она сможет хорошо выкормить его. И если
попробуете не сделать этого, я вас уничтожу.
Он повернул коня и уехал.
На другой день князь прислал щенка с одним из моурау и тот еще
раз предупредил, что щенок, упаси бог, не должен оставаться
голодным.
Шло время. То ли человеческое молоко было не впрок щенку, то
ли в нем самом был какой изъян — одному богу известно, — но щенок
сильно отощал.
Как-то князь снова приехал охотиться в Ганис. Он спешился у
ворот Берда и вошел во двор. Кызмыда сидела на пороге дома,
ребенок был у нее на руках, а щенок лежал возле ног. Князь стал
рассматривать щенка и, увидев, что он худой, закричал, сверкая
глазами:
— Разве я не сказал вам, ослы, чтобы вы как следует выкормили
его?
Он вырвал из рук матери ребенка, схватил его за ноги и,
размахнувшись, ударил об ее голову. У мальчика переломился
позвоночник, он несколько раз дернулся и умер.
Князь снова закричал:
— Я выколю тебе глаза, если ты не выкормишь щенка!
Собрались бедняки и похоронили мальчика. Долго говорили о
своей несчастной жизни, но были бессильны изменить что-либо,
поэтому дальше разговоров дело не пошло.
А Кызмыда начала кормить щенка. Народ тогда был скован
железными цепями и не мог распоряжаться даже собственной жизнью. К
тому же люди многого не понимали и думали, что влачить рабское
ярмо от рождения до смерти им суждено свыше. Что человек рожден
для свободы, многие из них и не подозревали:
Что только не сделает сильный, чего только не простит слабый!
Несчастная женщина кормила щенка, ведь слов князя страшились
тогда, как небесного грома.
Щенок подрастал и становился все более шкодливым. Однажды он
прокусил женщине грудь. Место укуса покраснело и вспухло, грудь
отекла, нагноилась. У Кызмыда начался жар, она слегла. Никто не
смог помочь ей и через короткое время она умерла. Снова собрались
люди, похоронили ее, оплакав, сказали: «Светлая тебе память!», и
разошлись.

Все очень горевали по поводу ее смерти: Ведь Берд—спокойный и
справедливый человек— жил у самого выхода из ущелья и любому
усталому путнику был добрым хозяином, а Кызмыда—веселой и
хлебосольной хозяйкой. Любого, кто попадал к ним, она встречала,
как родная мать, и потому люди любили ее.
Берд на протяжении целого года устраивал по жене поминки, на
них он потратил все свои убогие сбережения и обеднел окончательно.
Он остался одиноким на старости лет, жизнь опостылела ему. Люди
помогали ему, как могли, но все же часто некому было испечь для
него хлеба и он оставался голодным. В конце концов Берд потерял
разум от горя и лишений. Он бесцельно бродил по округе. Иногда ему
казалось, что за ним гонится князь, и тогда он бежал, не разбирая
пути и крича:
— Князь идет, князь! Ребенок! Спасайте ребенка!
Изнемогая от бега, он падал ничком на землю. Если кто-то
пытался остановила его, он начинал бессвязно жаловаться на князя.
Однажды в январе Берд исчез. Через некоторое время его нашли
замерзшим на перевале Дзимыр. Когда в Кудском ущелье узнали об
этом, вновь собрался народ. Тело Берда привезли домой. Соседи
похоронили его рядом с Кызмыда, сказали: «Светлая вам память!», и
устроили поминки за счет общества. Дом Берда опустел и только крик
совы доносился оттуда по ночам.
Народ изнемог от притеснений. После гибели Берда и его семьи
людей охватил гнев. Кто ушел в абреки, кто укрылся в горах.
Податей больше не платили, убили многих моурау. Но все же князь,
благодаря хитрости и змеиному языку, сумел обмануть многих. С
помощью одних, он побеждал других. Люди не могли понять друг друга
и снова попадали в рабство.
Шли годы. Народ по-прежнему жил во мраке и не видел просвета.
Если где-нибудь появлялся человек, призывавший к свободе, князья и
их слуги убивали его. Жиэнь становилась все тяжелее.
Как-то весной, в праздник, народ собрался на площади возле
крепости. Речь зашла о князе. Встал Мистала Рубайты, седо-бородый
старец, и сказал:
— Солнце погасло и луна больше не светит. Земля дрожит от
гнева и звезды падают с неба, не? в силах больше смотреть на наши
страдания. Подлый князь губит наших жен, гЛэзорит наших дочерей,
заставляет женщин грудью кормить щенков. Он обманом привлек к себе
молодежь. Мы не верим друг другу и гибель наша близка. Так
протянем же друг другу руки, объединим наши. сердца и дадим перед
святынями клятву единства!

Народ в один голос вскричал:
— Поклянемся! Поклянемся!
И снова наступила тишина. Мистала ножом выстрогал из березовой
ветки трехгранную палочку и снова обратился к народу.
—Сделаем священные знаки, друзья мои!
Каждый сделал надрез на березовой палочке в знак того, что он
клянется быть верным общему делу. Палочку положили в часовне и
стали решать, что делать дальше. Встал Тохти Дза-найты:
.
— О, наша молодежь, храбрые юноши! Будущёе в ваших руках. Мы
состарились и наше время состарилось вместе с нами. Мы много
прожили и многое видели, но мы не можем вспомнить ничего хорошего.
Скажите нам, что вы думаете делать, мы внимательно выслушаем вас
— ведь разум не зависит от возраста.
Долго совещались и каждый высказал свое мнение. Наконец
согласились в том, чтоб отправить к князю посла.
Выбрали посла — умного и смелого в речах человека, Реваза
Рубайты, и сказали ему:
— Иди, Реваз, и передай князю: «Мы все, как один, были
свободными людьми, ты же сделал нас своими рабами. Ты стравил нас
с нашими соседями, хиуцами, и заставил нас истреблять друг друга
так, что теперь мы вынуждены до века платить друг другу кровавые
долги. Ты заставил наших женщин вскармливать грудью собак, ты не
оставляешь нам ни доброго коня, ни красивой девушки. Оставь нас в
покое, тебе же будет лучше. Предки наши не были твоими рабами и мы
не будем!»
— Скажи все это князю в лицо! —напутствовал Тохти посланника,
тот сел на коня и ускакал.
В полдень Реваз спешился во дворе князя и послал к нему одного
из стражников. Князь призвал Реваза к себе и приказал:
— Говори, с чем пришел! Реваз передал ему все, что было
поручено народом. Князь, запылав от злобы огнем, вскочил, схватил
стул, на котором сидел, и ударил им Реваза по голове. Реваз
выхватил саблю, но на него налетели стражники, выволокли во двор и
там. убили, как собаку.
Люди до самого вечера ждали своего посла, чтобы узнать, с чем
он вернется, но, не дождавшись, разошлись, поручив Тохти и Мистала
с утра выяснить, что же сталось с Ревазом.

А князь в ту же ночь разослал гонцов и утром, во главе войска
из Хада, появился в Кудском ущелье. Он скакал на белом коне
посреди своих воинов. Из башни над дорогой по нему открыли
стрельбу. Тохти Дзанайты выстрелил с вершины башни и убил под
князем коня. Князь снова послал гонцов, вызвал подкрепление и
ворвался в ущелье. Кудцы с боем отступили в горы, но женщины и
дети оставались в селах — нападение застало их врасплох и никто не
успел подготовиться к войне.
На четвертый день князь согнал всех детей, каких смог
захватить, и приказал своим всадникам затоптать их конями. Те
выполнили его приказ. Одному богу известно, сколько было там
детей. От плача и воплей их матерей и камень бы превратился в
воду, но князь только ухмылялся в усы и жалость ни на миг не
пробудилась в его сердце. Он собрал все добро, весь скот, какой
нашел в ущелье, и ушел, оставив за собой черные пепелища.
После его ухода люди собрались на площади, где были растоптаны
дети. Каждый искал своего ребенка, но большинство из них было
изуродовано до неузнаваемости. Плач и стон стояли над ущельем.
Детей похоронили. Эта площадь и сейчас еще называется «Нетис
кало», что значит «Царский ток».
Черная скорбь переполнила сердца, погибшие дети взывали к
мщению, но силы народа были сломлены. Делать нечего, надо было
жить, и люди начали восстанавливать сожженные дома. А князь
обложил их еще большей данью.
Опять настала весна и снова в праздничный день собрался народ.
Вновь стали говорить о инязе.
— Лучше всем нам погибнуть,— сказал Мистала, — чем простить
этому зверю его черные дела! Поднялся старый Тохти:
— Это правда, лучше погибнуть, чем оставить потомков рабами,.
Хищник повадился к нам и терзает нас. Надо с ним что-то делать!

Люди притихли, задумались, а потом сказали в один голос:
— Смерть ему, смерть! Надо убить его, другого средства нет!
Снова взял слово Тохти:
— Легко решить, добрые люди, труднее выполнить. Не так-то
просто будет добраться до князя. Мы должны все хорошо обдумать и
подготовиться, чтобы потом не пришлось нам жалеть. Надо, чтобы и
мысли наши, и действия были едины и тогда даже скалы не устоят
перед нами. Так поддержим друг друга!
— Мы согласны! — вскричали все, как один, и вторично принесли
клятву верности. В знак этого каждый оставил в часовне пулю.
Решили, что князю осталось жить до пасхи.
Был ясный весенний день. Ярко светило солнце, склоны сверкали
зеленью, во весь голос пели птицы. Арагви, в радужных брызгах и
пене, извивалась серебряной лентой, словно очнулась от глубокого
сна. Природа пришла в движенье, ожидая лучших дней, и у людей на
душе посветлело.
И вот пришла пасха. Час мщенья пробил. В этот день все, у кого
был скот, должны были отдать князю по одному барану, а у кого не
было скота—индюка или курицу. Отовсюду к княжескому замку тянулись
вереницы людей, несущих дары, поэтому князя не возникло подозрений
при виде собравшегося народа.
Люди — и старики, и молодые — рядами стояли в большом дворе
княжеского замка. Князь важно вышел к ним и его тотчас обступили
со всех сторон. Сердце-князя дрогнуло, почуяв беду. Он заговорил,
стал поздравлять народ с праздником но слова застревали у него в
горле. Он смотрел на молчаливую вооруженную толпу и все больше
бледнел. Пальцы его дрожали. Ему захотелось стать птицей и улететь
куда-нибудь в безлюдные места. Он был бы рад поменяться местами с
самым убогим из своих рабов, но деваться было некуда и князь
стоял, ожидая своей участи. Иногда он посматривал в сторону башни,
где скрылись его приближенные, но те не смели даже выглянуть
наружу. И князь понял, что помощи ждать ему неоткуда. Вперед вышел
Тохти и сказал:
— Сядь, арагвинский князь! Сегодня последний день твоей
власти, но у нас есть к тебе еще вопросы.

Князю вынесли стул. Он сел и вид его был настолько жалок,
такими несчастными глазами смотрел он на людей, что многие из них
готовы были смягчиться. Но они помнили о своей клятве, помнили
прежние дела князя и ни один человек не сказал ни слова в его
защиту.
Народ притих. Тохти обратился к князю:
— Эристави! Сегодня мы судим тебя и ты должен ответить на наши
вопросы. Скажи, зачем ты заставил нас убивать наших соседей,
хиуцев, чем они мешали тебе? Зачем ты отнял нашу свободу и
превратил нас в рабов?
Князь ничего не отвечал, только со страхом смотрел на людей.
— ...Ответь, что сделали тебе малые дети, которых ты
растоптал? Чем мешали тебе бедные наши жилища, которые ты сжег?
Ответь, что плохого сделал тебе Берд, которого ты погубил вместе с
семьей? Зачем ты вскармливал щенков священным человеческим
молоком?
Князь не мог выдавить из себя ни слова, только глянул опухшими
красными глазами на вершину башни, откуда на него смотрела
перепуганная жена.
Тохти повернулся к народу и воскликнул:
— Решайте! Начался суд. Кто предлагал забить князя камнями,
кто — повесить, кто — сбросить со скалы. В конце концов решили:
— Окажем ему последнюю честь казним его саблей!

Засвистели клинки, бросая блики на стены замка — князь был тут
же изрублен в куски и черная его кровь хлынула на молодую траву.
Люди вытерли свои сабли и ушли, а с башни неслись вопла княжеской
жены.
Кто-то из стражников поскакал к ксанскому князю Дзимсеру —
княгиня была его дочерью. Дзимсер приехал, похоронил князя, а жену
его вместе со слугами забрал к себе в Ксан. С тех пор дом
арагвинского князя опустел, в нем никто больше не живет, и только
птицы вьют там свои гнезда...
Ксанский князь Дзимсер начал постепенно прибирать к рукам
людей своего зятя, жителей Хада, найдя себе среди них добровольных
помощников. Но он боялся трогать Кудское ущелье, потому что
осетины, жившие там, объединились и близко не подпускали к себе ни
князя, ни его слуг. Они снова стали свободными людьми.
Жители Хада теперь платили подати Дзимсеру, а тот стал
притеснять простых людей еще хуже, чем арагвинский князь. Он сумел
обложить данью и осетин, живших близко к грузинским селам. Сначала
Дзимсер не решался сам появляться в Хадском ущелье и посылал туда
своих моурау, но потом и сам стал наезжать за данью и отбирал у
людей все, что ему нравилось — будь то конь, бык или красивая
девушка. Без его разрешения никто не мог жениться или выйти замуж.
Если во время очередной поездки он останавливался в чьем-либо
доме, то требовал к себе на ночь девушку. Он творил еще больше
зло, чем его предшественник. Жители Хада снова оказались в ярме.
Как-то осенью Дзимсер стал собираться в Хад за данью. Его жена
стала отговаривать его:
— Не езди,—сказала она, —я видела дурной сон, будто кто-то
разрушил наш замок.

Дзимсер, расхохотавшись, ответил:
— Бог с тобой, княгиня, о чем ты говоришь! Ведь скалы дрожат
от страха и катяни трескаются, когда я появляюсь в Хаде. Не
беспокойся, я пригоню стада быков и отары овец, а тебе привезу
шелка и драгоценности.
В тот же день он отправился в путь с двенадцатью всадниками.
На берегу Арагви, в селении Млет жили семь братьев. Старшего
из них звали Хуца. У братьев была единственная сестра, Тамар, о
красоте которой ходили легенды. Дзимсер тоже прослышал о ней и с
тех пор не находил себе места. Мысль о красавице не давала ему
покоя и он, выехав со двора, прямиком направился в Млет.
Хуца и его братья хорошо знали, что означает приезд Дзимсера,
понимали, что он не успокоится, пока не обесчестит их сестру, и
потому подготовились заранее. Они сплели два больших щита из
прутьев и поставили их внутри дома вдоль стен.
Тем временем появился Дзимсер со своей свитой. Хуца, как
радушный хозяин, выехал им навстречу, помог спешиться и усадил в
доме на длинную скамью. Увидев девушку, Дзимсер не сводил с нее
алчных глаз, выпученных и красных. Он был похож на дракона,
готовящегося проглотить свою жертву. А сердце Тамар от гнева и
отвращения словно сжал железный обруч.
Подоспел ужин. Накрыли на стол и князь со своими людьми
приступил к трапезе. Когда они наелись и напились, князю постелили
у одной стены, а его телохранителям — у другой. Они улеглись и
тогда князь сказал:
— Вы знаете, что мне теперь нужно? Приведите-ка сюда вашу
сестру!
Хуца с живостью ответил ему:
—Да, да, мы знаем это, и девушка уже предупреждена. Но здесь
свётло и она стесняется.
Дзимсер потянулся и приказал:
— Погасите свет!
Светильники погасили и в доме стало темно. Тут братья
опрокинули на князя и его людей плетеные щиты и бросились на них
сверху, а те ворочались и кричали под щитами. Вошла Тамар с
факелом, братья выхватили кинжалы и, нанося удары сквозь прутья,
перебили незваных Гостей всех до одного.
На другой день собрался народ, живущий вдоль Арагви — и
осетины, и грузины. Убитых похоронили недалеко от Млет. Хуца,
избавивший народ от жестокого князя, был с почетом избран
смотрителем Ломисской святыни. И по сей день все смотрители Ломиса
происходят из рода Хуца — Бурдули.
С той поры жители Хадского ущелья тоже стали свободными людьми
и никто больше на берегах Арагви не слышал даже упоминания о
князьях.